Гранин Д.А. Один из последних//Гранин Д.А. Тайный знак Петербурга. - СПб., 2002. - С. 333-339.

Лихачев стал символом совести русс­кого интеллигента. Он пользовался общей любовью и доверием. Это было так важно, потому что год за годом мы испытывали разочарования, история безжалостно развенчивала прежних кумиров сперва советской жизни, потом постсоветской.

Прежние герои нашей демократии ушли со сцены, оказались властолюбцами, карье­ристами; перерождение происходило удручающе быстро и легко. Те, на кого мы возлагали надежды, покупались на выгодные должности, отступали. Все чаще возникал вопрос: неужели в России не осталось никого, кто заслужил бы всеобщую признательность.

Молодым двадцатидвухлетним человеком Лихачев был сослан в Соловецкий лагерь особого назначения. Однако и на опыте своей соловецкой жизни, на лагерном материале он написал интересные работы о воровском языке, о картежных играх уголовников. Он был ученым по своему складу, а не только по образованию. Такие люди и в лагере оставались учеными. Так было с Флоренским, Чижевским.

Его судьбу можно изобразить как цепь репрессий. Одна несправедливость следует за другой. А кроме того, ужасы ленинградской блокады, эвакуации, семейные потери. Несчастья настигали его, но не они определяли его жизнь. Источником его душевной прочности была для него работа.

Он защищал вечные нравственные устои. Не хотел, а от­влекался от научной работы. Выступал то в газетах, то по телевидению. На общественных форумах. Согласился стать народным депутатом СССР.

Им двигала боль за нищее состояние нашей культуры. Он хотел остановить разрушение памятников, варварское издевательство над историей.

Фигура его становится примером того, как надо бороться за сохранение культуры.

Благодаря телевидению Лихачев стал широко известен. Экран телевизора или разоблачает, или подтверждает. Лихачева он подтверждал. То, что Лихачев рассказывал об истории своей семьи, о круге своих учителей, о детских и юношеских годах, принималось всей душой. Он вводил нас в мир высокой русской культуры и полузабытых ценностей жизни. Это была душевная среда, пронизанная деликатностью, учтивостью, которые стали неотъемлемым правилом его собственного поведения. За многие годы нашего общения я не помню, чтобы он кого-то поносил, кому-то завидовал, льстил властям, искал компромиссов, даже во имя «интересов дела». Когда-то его ожесточенно преследовали ленинградские власти, старались уничтожить и морально, и физически. Ему подожгли квартиру. В подъезде дома его избили. Он не искал примирения. Между прочим, он об этом не рассказывает ни в воспоминаниях, ни в своих выступлениях. А в рассказах о Соловках, где он сидел в лагере, нет описания личных невзгод. Что он описывает? Интересных людей, с которыми сидел, рассказывает, чем занимался. Грубость и грязь жизни не оже­сточали его и, похоже, делали его мягче и отзывчивее.

Со всех сторон обращались к нему: «Остановите вандалов! Сносят памятники! Нужны средства! Вырубают парки!» Как Сизиф, он продолжал толкать свой камень. Иногда я сочувствовал безнадежности его усилий. Тогда он говорил мне: «Даже в случаях тупиковых, когда все глухо, когда вас не слышат, будьте добры высказывать свое мнение. Не отмалчивайтесь, выступайте. Я заставляю себя выступать, чтобы прозвучал хотя бы один голос. Пусть люди знают, что кто-то протестует, что не все смирились. Каждый человек должен заявлять свою позицию. Не можете публично, — хотя бы друзьям, хотя бы семье».

Биография Лихачева хороший пример исторической проб­лемы «Культура и Власть». Культура терпит поражение от невежественной Власти, а Власть бессильна перед торжеством подлинной Культуры.

Он был очень глубоким мыслителем. Однажды на одной дискуссии, рассуждая о будущей жизни, я высказался довольно пессимистично. Он на это заметил, что пессимизм — привилегия марксизма, самого пессимистического учения, поскольку оно считает, что материя первична, а дух — вторичен, что бытие определяет сознание. Вот это и есть пессимизм — предполагать, что все зависит от материального мира. На самом деле дух первичен и сознание определяет бытие. В этом и состоит оптимизм человека — призыв к активности.

Его собственная жизнь никогда не расходилась с тем, что он проповедовал.

Долгие годы ему не разрешали выезжать за границу. Хотя его выбирали в Болгарии Почетным академиком, доктором университетов (оксфордского, эдинбургского, цюрихского и др.) и академий (американской, итальянской, геттингенской).

Его приглашали президенты Италии, Финляндии, президент Египта обстоятельно беседовал с ним о библиотеке в Александрии. Лихачев вел долгий разговор с Папой Римским о русском искусстве. Вацлав Гавел разговаривал с ним об истории культурных отношений. С ним всегда интересно говорить, увлекает его мысль. Она всегда независимая, оснащена примерами. Его идея о единстве культуры захватывает, он — миссионер русского искусства. Он убежден, что памятники культуры принадлежат всему миру. Они общее достояние. Их сохранность — всемирная забота и всемирная ответственность.

Стиль — это человек. Стиль Лихачева похож на него самого. Он пишет легко, изящно, доступно. В его книгах счастливая гармония внешнего и внутреннего. И в облике его то же самое. Он красив, как и в молодости. К старости еще четче обозначилось в нем благородство, с каким прожита была его жизнь. Он не похож на богатыря, но почему-то напрашивается именно это определение. Богатырь духа, прекрасный пример человека, который сумел осуществить себя. Жизнь его расположилась по всей длине нашего XX века. От начала до завершения. Для меня он один из последних образцов русской интеллигенции. Придут ли еще такие люди? Не знаю, боюсь, что не скоро.